Тимофей Коротченко: Держаться любой ценой!
http://www.rabochy-put.ru - Добавил skull 6040 дней назад в категорию История
Солнце уже клонилось к горизонту, когда я по крутой скрипучей лесенке взобрался под купол мельницы. Два корешка-пулеметчика, Шаповалов и Карпов, возились у станкового пулемета.
- Ну как дела? - спросил я, усаживаясь на бревно-балку.
- Все в порядке! - отрапортовал Карпов.
В крыше мельницы, в сторону леса, проломали изрядную дыру, в нее тупым рылом направили пулемет. От деревни к лесу, мимо мельницы, идет дорога, на ней-то и должны появиться немцы.
- Как думаете, сколько метров будет до опушки леса? - неожиданно спросил Шаповалов. Я уже полез было в футляр за биноклем, но тут пулеметчик, заговорщически моргнув, сказал:
- Стоп! Потом проверите, а сначала мы подручные средства используем. А ну, Карпыч, прикинь!
Карпов, не спеша, вынул из кармана спичечную коробку, ребром поставил ее на ладонь вытянутой вперед правой руки, прицелился на лес. Через несколько секунд он небрежно бросил в сторону дружка:
- Шестьсот двадцать метров. Ставь прицел!
В бинокль я прикинул расстояние, точность оказалась поразительной.
- Ай да Карпов, вот молодчина! - воскликнул в восторге.
Подготовив для пулемета запасную позицию на земле, мы с Шаповаловым отправились в деревню; на мельнице у пулемета остался Карпов.
Теплый, тихий вечер спустился на землю. Желтые майские жуки-хрущи, словно пчелы на гречиху в цвету, сотнями липли к молодым пахучим листьям берез. Вдруг мы услышали песню. Пели двое. Густым бархатным басом запевал мужчина, волжским окающим голосом ему вторила женщина:
«Сотня юных бойцов
из буденновских войск
На разведку в поля поскакала».
Песня старая, времен Гражданской войны, слышал я ее сотни раз, но никогда не брала она меня так за душу, как сейчас. Накануне боя она, как набат, звала к борьбе.
- Кто это так хорошо поет? - спросил у Шаповалова.
- Разве не узнаете? - удивился он. - Это поет Федор Иванович Лазарев, а девушка - наш доктор Таня. И как поет, а?! Гусар, а не девка, а посмотрели бы вы ее в бою!
Вскоре девушка ушла, вернулся на мельницу и Шаповалов. В саду на скамейке сидел Лазарев. Я хотел поближе познакомиться с человеком, о храбрости которого ходили легенды. Присел рядом на краешек скамейки. В саду раскатисто пел соловей. Комары копной висели над нами. Я то и дело набивал трубку табаком, курил, отгоняя насекомых.
- Хорошо что курите, от этих шакалов одно спасение - дым, а я вот не курю, не привык, - он махнул по воздуху рукой, отгоняя комаров. - Пойду принесу соломки, подремать-то нужно, видимо, здесь, под яблонькой. Как вы? - спросил он.
Я в ответ кивнул головой.
Вскинув на плечо автомат, нагибаясь под сучьями деревьев, напомнивший мне былинного русского богатыря Алешу Поповича с картины Васнецова, он ушел к риге за соломой, а я смотрел ему вслед и думал: «Какой-то камень висит у него на душе, однако эка силища!»
Вскоре Лазарев вернулся. Подстелив хрустящей, хлебом пахнущей ржаной соломы, мы улеглись под яблонькой. Пропели вторые петухи, а сон не шел. Лазарев тоже ворочался.
- Не спите? - спросил он.
- Нет.
- А я перед боем никогда не сплю, - вздохнул он.
- Почему?
- Кипит злоба во мне, как смола в котле! Вот вы вчера сказали, что «сдающегося врага нужно брать в плен», а я так думаю зачем? Куда мы их, пленных, девать-то будем? Самим жрать нечего, а тут эту дрянь корми да охраняй еще. Вывозить пленных на самолетах? Но где они, эти самолеты? Если же, вопреки здравому смыслу, мы, допустим, прилетевший самолет загрузим этими широкозадыми и красномордыми колбасниками, а тяжелораненых партизан оставим умирать здесь, под кустом, я спрашиваю вас, где же логика?
При этих словах Лазарев сочно выругался и погрозил кулаком в темноту.
- Но даже на войне, при всей ее жестокости, должны же быть какие-то нормы поведения, существует же конвенция о военнопленных, - начал было я.
Но Лазарев поднял руки вверх.
- Все, сдаюсь! Где-то существует международная конвенция, и она, как щит, прикрывает разбойников от возмездия! Гитлер проявил о нас, партизанах, «трогательную заботу», объявив нас вне закона. Каждый паршивый оккупант и каждый вшивый полицейский должны нас убивать. Слышите? Убивать, а не в плен брать. Наши семьи уничтожают, убивают всех: стариков, женщин, детей. Это уже не война, батенька ты мой, а смертоубийство.
Страшно заскрипев зубами, он поднялся на локте и сказал:
- Мою семью казнили: жену и сынишку...
Голос его задрожал, и весь он как-то сжался в комок и отвернулся. Мне показалось, что он заплакал...
***
Шло время, рос отряд, усложнялись и ожесточались бои. К осени второго года войны отряд уже вырос в партизанскую бригаду. Мужал, закалялся, умножал боевой опыт и Федор Лазарев. Стал заместителем комбрига. Много славных боев вошло и в послужной список 5-й Ворговской им. С. Лазо партизанской бригады. Почти во всех из них принимал участие замкомбрига Федор Иванович Лазарев. Среди многих боев один почему-то врезался мне в память.
Это было в конце 1942 года. Во второй половине ноября. По первой пороше немцы организовали карательную экспедицию. Против партизан бросили не только гарнизоны близлежащих к лесу городов, но и снятую с фронта 110-ю мотомехдивизию.
Операция проводилась под кодовым названием «Клеттэ-репейник». Почему ей было присвоено такое кодовое название, знают только немецкие штабисты, любители всякого рода заумных словечек. А может быть, убедившись на собственном горьком опыте, что партизан нельзя уничтожить в одном бою, они решили подобно репею вцепиться в хвост бригады и преследовать ее до полного уничтожения?
В одну ночь немцы на машинах заняли все прилесные деревни, выгнав оттуда наши жиденькие заслоны. Бригада была блокирована. Ничего другого нам не оставалось, как принять бой, вести его целый день, каким бы тяжелым он ни был, а ночью пойти на прорыв и выйти из окружения. Рано утром, после часовой артподготовки, пехота и легкие танки противника двинулись к лесу. Густой, старый лес был надежным укрытием, дороги заминировали, поэтому танки нас особенно не беспокоили. Они могли лишь поддерживать свою пехоту огнем. Пехотинцы же, которых было огромное множество, представляли для нас серьезную опасность.
На восходе солнца по опушкам леса завязались упорные кровопролитные бои. Вскоре крупной немецкой части, силою, видимо, не менее полка, удалось потеснить наш третий батальон. Одно отделение с легким пулеметом было отрезано и полностью уничтожено. Оттуда, с передовой, к санитарной части несли раненых и убитых. Резервная рота, брошенная на этот участок, с ходу атаковала врага, но положение не восстановила и перешла к обороне. Перегруппировав силы, немцы повторили атаку, но уже несколько правее. Там прямой наводкой картечью начала стрелять наша полковая пушка, ей вторила «сорокапятка», и вдруг весь лес вокруг нас загудел, застонал, густо «заплевал» огнем пулеметов, автоматов, винтовок. Пачками и в одиночку рвались гранаты. Вскоре оттуда ветер принес хриплое и злое «Ура!».
«Начался общий штурм», - резюмировал начальник штаба бригады лейтенант Данильченко. Над лесом взвилось несколько красных ракет, и артиллерия противника перенесла огонь в глубину.
И этот штурм был тоже отбит, хотя мы и понесли значительные потери. Во второй половине дня враг повторил еще один общий штурм, но успеха не имел.
Лазарев в течение боя несколько раз обращался ко мне с просьбой послать его на передовую, но я его сдерживал. Он возглавлял небольшой и последний резерв, который мне хотелось сохранить до самой последней минуты, а что она наступит, в этом мы все были уверены.
- Люди там проливают кровь, а мы тут баклуши бьем! - каждый раз, получив отказ, ворчал он.
День уже клонился к вечеру, а бой не затихал, наоборот, разгорался. Немецкое руководство карательной экспедиции, видимо, решило покончить с бригадой до наступления темноты. Нам же до ночи нужно было выстоять любой ценой. В это время разведчики принесли тревожную весть - колонна немцев, силою до батальона, с артиллерией, по лесной просеке движется к лагерю. Это были свежие силы, еще не принимавшие участия в бою, и они, конечно, могли склонить чашу весов в свою пользу. В резерве в распоряжении Лазарева было примерно до роты и всего только два легких пулемета. Превосходство противника было более чем пятикратным, но, кроме этой роты, прикрыться нам было нечем.
Я сказал Лазареву:
- Друг мой, Федор Иванович, пришла твоя очередь! До темноты нужно продержаться любой ценой, иначе, сам понимаешь, что может случиться, - и указал на раненых.
Их было много, около ста человек, здесь же, на снегу, одному из них врачи ампутировали ногу.
- Пи-ть, пи-ть, - стонал он.
Белый снег вокруг штабной землянки стал бурым от крови. Воздух пропитался запахом йода. Мельком взглянув на этот страшный госпиталь, Лазарев как-то удивительно просто сказал:
- В лагерь не пущу!
Этим было все сказано. В этих словах был он весь - партизанский вожак Федор Лазарев!
Через минуту его группа бегом, напрямик, увязая по колено в снегу, побежала навстречу немцам и... смерти. Вскоре оттуда, куда ушел резерв, послышались частые пулеметные и автоматные очереди, разрывы гранат и дикий рев. Казалось, что стоглавое чудовище, ломая лес и корежа все на своем пути, дыша огнем, прет оттуда. Плотность огня была столь велика, что посланный к Лазареву связной в течение одной минуты был дважды ранен.
- Прут на Лазарева колоннами, пьяные, стервы! Наложил он их там целые горы, а все неймется окаянным! - доложил он.
- Да-а, горячий денек выпал нашему Федьке сегодня, - вздохнул комиссар.
Стемнело. Бой затих. В лагерь стягивались партизанские взводы и роты. Мокрые и голодные, многие с кровавыми повязками (легко раненные оставались в строю), но сильные духом шли они к своему штабу. Только Лазарев почему-то задерживался. Но вот появилась группа людей, несущая убитых и тяжелораненых товарищей. Все они были густо увешаны трофейным оружием.
- Какая рота? - окликнул кто-то.
- Семнадцатая, нестроевая! - сострил какой-то балагур.
- От Лазарева, - сказал другой.
- Ну и как там? - спросил тот же голос.
- На Шипке все спокойно! Почитай всех там успокоили. Пьяные, собаки! - он ожесточенно плюнул и бегом побежал догонять своих.
Вскоре подошел и Лазарев. Был он, как говорят, по уши мокрый, грязный, насквозь пропитанный пороховым дымом, лишь одни только глаза блестели и искрились боевым задором.
- Кажется, Федька таки сегодня отвел душу! - шепнул мне на ухо комиссар.
- Не пустили! - обтирая тыльной стороной ладони лицо, сказал он. - Разрешите идти? Нужно похоронить павших товарищей. Да вот еще что, распорядитесь, пожалуйста, собрать оружие. Лошадей хлопцы перебили, а пушки стоят целехонькие, - и зашагал вслед за своими бойцами.
А я смотрел ему вслед и думал: «Вот она, сила земли русской! Будь здоров, Федор Иванович!»
Печатается в сокращении.
Иллюстрация к статье:
Самые свежие новости Смоленска на нашей странице в Вконтакте
Читайте также
Добавить комментарий