Смоленск 2.0

Из семерых спасшихся шестеро уже умерли, ныне здравствует только Петр Афанасьевич Бычков - единственный свидетель и очевидец этого преступления фашистов.



Разыскать Петра Афанасьевича нам помогли заведующая отделом культуры Угранского района, ныне покойная Лариса Владимировна Шуненкова и заведующая отделом образования Вяземского района Валентина Николаевна Пронькина. Впервые мы встретились с ним в Вязьме, где сейчас проживает наш герой, после службы в армии по-строивший сельский дом в деревушке Федоровское - недалеко от места пережитой трагедии.



Петра Афанасьевича не смогли уничтожить ни немецкие оккупанты, ни трудности военной и послевоенной жизни смоленской деревни.



Мы знаем, что нашему герою трудно возвращаться к тем страшным воспоминаниям 13 марта 1943 года, но, несмотря на это, памятуя о важности для истории свидетельства очевидца, мы решились просить его рассказать о своей жизни.



В деревне Новое (в послевоенное время



за ней закрепилось название Борьба) Угранского района Смоленской области отступающие фашисты превратили в пепел 287 наших земляков - это почти в два раза больше,



чем в белорусской Хатыни.



Вспоминает Петр Афанасьевич Бычков:



- Родился я 30 мая 1939 года, был в семье поскребышем. Родители - крестьяне деревни Новое. Отец с финской ушел на Великую Отечественную, в 1943-м погиб под Ленинградом. В избе остались восемь человек.



Осенью 1941-го сидел я на лавке у окна. Какие-то лошади проехали, мотоцикл... Мама сказала: «Это немцы». Они, как только пришли, начали требовать: «Яйца, куры...» Но в нашем доме на ночь не остались. Мы жили на окраине, кругом лес - фашисты боялись партизан. Выставили часовых. Отбирали все: не только еду, но и одежду. Помню себя в лаптях и рваной шубенке.



В 1942-м хлеб мы пекли с мякиной. В пищу шли клевер, щавель, лебеда, крапива, липник. Весной собирали мороженую картошку и пекли блины-тошнотики. Соли не было, пользовались калийным удобрением. Опухали от съеденной травы. Пробовали даже дохлую конину. Многие от такой еды умирали.



Хорошо помню, как мы прятались в лесу, когда немцы собирались всех отправить в Германию, как загоняли в сарай без окон и крыши, как убегали от перепивших часовых, как мать прятала меня за баней, накрыв большой кадушкой, как в Ломанчине расстреляли лечившихся в госпитале... Из нашей семьи в немецкое рабство отправили Нину и Надю.



Самым страшным стал март



1943-го, когда немцы начали отступать. 13 марта нам объявили, что будут давать продукты. Собрали всех, и малых, и старых, в деревне Новое. Здесь также были люди из соседних деревень - гришинские, шумаевские, ломанчинские, криволевкские, федоровские, два человека из Ельни. Пригнали и раненых солдат, которые прятались на чердаках.



Всех построили в шеренгу по четыре человека и погнали протаптывать дорогу до деревни Гришино. Ее сожгли полностью и всех пригнали под охраной обратно. А тех, кто не мог идти, старых да малых, оставили в Новом, поместив в доме за двойным рядом колючей проволоки. Окна забили, стены обложили соломой. Тех, кто протаптывал дорогу, потом тоже загнали в эту хату и больше уже никого не выпускали. Примерно часов в шесть вечера дом с людьми подожгли. Мы всей семьей стояли около двери вместе с красноармейцами, которые прятались у нас. Часть этого дома-тюрьмы, покрытого соломой, была жилой, в другой не было потолка и пола, что нас и спасло. Никто не хотел умирать. Когда хату подожгли, люди выдавили двери, и колючая проволока наклонилась от натиска толпы. Под покровом дыма солдаты хватали тех, кто был под рукой, и перекидывали их через проволочное ограждение прямо в снег. Спастись от бушующего огня удалось многим, но их догоняли и безжалостно расстреливали. Под покровом дыма удалось уйти только нам. Но немцы, заметив это, начали стрелять в нашу сторону из миномета. Мать испугалась и увела нас всех в лощину дальше в лес.



Ночевали в лесу, сидели в лапнике, сбившись в кучу. Слышали страшные крики, стоны, вопли, плач... Рано утром раздались чьи-то голоса со стороны дороги Дуденки - Федоровское. Мать вышла из укрытия и увидела наших разведчиков и женщин на лыжах и в белых халатах. Все вместе отправились на пожарище.



Пришли на страшное место. Не уцелел никто. На снегу лежали убитые. В первой половине дома, где был пол и потолок, узнать кого-либо было вообще невозможно.



А во второй лежали трупы с обгоревшими ногами, руками, головами... Немцы, чтобы все сгорели наверняка, собирали в деревне повозки, сани, кадушки, солому, положили на сгоревших людей и снова подожгли. Одна застреленная женщина лежала у дома с обезображенным лицом и грудью. Семью в Бордюковском дворище, как выяснилось позднее, живьем бросили в колодец. Наши солдаты сфотографировали зверства немцев и написали о происшедшем в газете «На штурм врага».



Ушедших до срока из жизни похоронили в двенадцати братских могилах. Местные жители установили временное надгробие, ухаживали за погребениями. А деревня Новое с той поры называется Борьба - в честь людей, которые до конца боролись за свою жизнь.



Когда мы убегали, меня ранило осколком в ногу, шрам виден до сих пор. Была сломана и левая ключица. А когда угоняли сестер в Германию, я попытался воспрепятствовать этому, и тогда немец ударил меня головой о кованый сундук. На голове осталась вмятина...

Иллюстрация к статье: Яндекс.Картинки